О самораскрытии в психоанализе
Автор: Александр Левчук
Около года назад коллеги цитировали идею из семинара одного фрейдистского психоаналитика: «Любое самораскрытие аналитика является соблазнением пациента». Не знаю, насколько точным было это цитирование, но тогда оно натолкнуло меня на старые мысли.
Здесь мы видим несколько примечательных особенностей.
Во-первых, слово «любое». Оно говорит нам, что есть интервенция, которая сама по себе — вне зависимости от ее содержания и контекста/ситуации — будет обладать заранее заданным и фиксированным значением.
Во-вторых, говорится, что самораскрытие не «переживается» участниками так-то и так-то, а — «является» тем-то и тем-то. То есть автор занимает объективистскую позицию арбитра реальности, полагая, что у него есть доступ к некоей «истинной» природе интервенции (чем она «является»).
Сразу скажу: я оставляю в стороне тот факт, что в некоторых психоаналитических школах сама терапевтическая процедура построена таким образом, что для эффективной работы самораскрытия терапевта просто не требуется. Здесь мы не обсуждаем взгляды на терапевтический процесс. А исключительно то значение, которое приписывается конкретной интервенции
«Самораскрытие = соблазнение». Для любого аналитика. Для любого клиента. В любой психоаналитической ситуации.
Мне кажется, это — замечательная иллюстрация водораздела между объективистским и конструктивистским психоанализом.
В конструктивистском подходе мы не знаем, как может переживаться то или иное действие (или бездействие) в отрыве от субъективности воспринимающего лица. И в отрыве от текущего контекста.
Именно интерактивная матрица (или интерсубъективное поле — называйте, как удобно) определяет, какие именно наборы значений будут придавать психики обоих участников терапевтического процесса тому или иному событию. Это всегда уникальный интерсубъективный отпечаток пальцев пары.
Одна и та же форма взаимодействия может переживаться очень по-разному разными клиентами с разными терапевтами в разных точках терапии и конкретной сессии. То, как что-то будет переживаться, зависит от ряда факторов, лишь малая часть из которых доступна нашему сознанию. Среди этих факторов: прошлая личная история терапевта и клиента, их личностные особенности, состояние сознания в данный момент, конкретная точка в терапии. И т.д. и т.п.
Самораскрытие терапевта может переживаться как соблазнение. Как возвращение в реальность. Как интрузивное покушение. Как успокаивающая забота. Как мазохистическое подчинение. Как поддерживающее присутствие. Как проявление страха. Как валидация клиентского опыта. Как проявление заботы. Как эксгибиционизм. И еще мириады возможных вариантов.
Молчание и анонимность терапевта в определенных контекстах могут переживаться не менее соблазняющим образом (а порой и более). Как и задавание вопросов. Как и интерпретации. Ни одна интервенция не обладает иммунитетом от «эдипального соблазнения».
Это вообще характеристика не интервенции, а той сознательной и бессознательной мотиваций, что стоят за ней и разыгрываются в паре
Любой опыт неоднозначен. Ни одной интервенции не присуще некое «истинное» значение, которое будет сопровождать её в любой ситуации для любого человека.
Но почему же в некоторых психоаналитических школах эта интервенция буквально спаяна с соблазнением?
Потому что они воспринимают терапевтическую ситуацию и позицию терапевта в ней весьма специфическим образом. Аналитик и клиент для них — жители исключительно «эдиповой» вселенной, которая пропитана соответствующими коннотациями. Например, постоянным стремлением слиться в инцестуозном порыве, где лишь так называемая «отцовская функция» терапевта («третий» в традиционном психоаналитическом смысле) будет не давать этому произойти. В таком случае взаимодействие воспринимается как заряженное эдиповыми желаниями и их превратностями, по поводу которых терапевту необходимо быть постоянно начеку.
Правда ли это? Конечно. Но — это лишь часть правды. Словно из очень сложной нелинейной калейдоскопической картинки выделили только одну грань и смотрят на всё только через нее.
В кабинете с терапевтом могут находиться (иногда кто-то один, а иногда несколько): «эдипальный» ребенок, подросток, взрослый, младенец, мама младенца, папа ребёнка — и ещё целая компания состояний самости клиента. И у каждого из них будут какие-то свои собственные, отличающиеся, желания, страхи, потребности и пр., через которые один и тот же клиент в разных контекстах может себя переживать.
Еще раз — не только по «возрастному» критерию, который я отобразил выше, но и по тому качеству опыта, которое удерживается в рамках того или иного состояния самости. Это, например, может быть подросток, который бунтует, а может быть подросток, который сотрудничает и жаждет поддержки.
Для всех ли них одна и та же интервенция терапевта будет иметь одно и то же значение? Нет.
Когда мы думаем об интервенции, важно учитывать, кто в терапевте для кого в клиенте будет это сообщать?
Стоит отметить что терапевтов в кабинете тоже всегда несколько, как и клиентов
Некоторые современные фрейдисты снабдили нас бесценной клинической мудростью, чувствительностью ко всевозможным оттенкам и нюансам злокачественных форм слияния и использования родительской фигурой ребенка.
Но это лишь часть того, каково это — быть человеком.
Именно поэтому проблема для меня начинается там, где та или иная психоаналитическая школа начинает объективировать свои коллективные «истины».
P.S.
1. Конструктивизм не ведет к релятивизму (с его тотальной относительностью любого знания и полным отказом от какой-либо однозначности во всех вопросах).
Например, есть вполне четкая и однозначная этическая рамка. То есть существуют вне-контекстуальные этические ограничения – когда ни в каких контекстах ни с кем нельзя делать то-то и то-то. Пост не об этом, а о том, как мы придаем значения опыту, который разворачивается внутри «легитимного» терапевтического пространства.
2. Справедливости ради стоит отметить, что не все современные фрейдистские психоаналитики относятся к самораскрытию таким образом (речь идет только о наиболее консервативных школах).
Один авторитетный американский фрейдист в 2012-м году подытожил: «Интервенция самораскрытия нейтральна по отношению к терапевтическому действию психоанализа».
То есть в каких-то контекстах какое-то конкретное самораскрытие может оказаться полезным, в каких-то бесполезным, в каких-то вредным — как и любая другая интервенция. Сейчас это — просто еще один легитимный психоаналитический способ быть в кабинете с клиентом.
3. Когда говорят о самораскрытии терапевта, то, как правило, подразумевают преднамеренное/произвольное самораскрытие. А не то, которое непроизвольно, неизбежно и вездесуще (оформление офиса, внешний вид, лексика, тон голоса … выбор теории, который многое говорит о личности терапевта, включая его проблемы, и множество других переменных).
Ситуация осложняется тем, что любое преднамеренное самораскрытие неизбежно влечет за собой значительную степень непреднамеренного раскрытия. Каким способом, в какое время это делает терапевт, его многочисленные лингвистические и паралингвистические измерения - все это и многое другое превышают способность терапевта к сознательному контролю, именно поэтому каждое преднамеренное и сознательное раскрытие также неизбежно содержит элементы непреднамеренного.
Но дело в том, что преднамеренное НЕ-раскрытие чего-то также сопровождается непреднамеренным раскрытием чего-то, что делает терапевта «известным» клиенту (есть ситуации, когда терапевт гораздо сильнее обнажается через не-раскрытие чего-то, чем через раскрытие в этой же ситуации).